Парфюмер. История одного убийцы - Страница 27

Гренуй выполнил приказание. И впервые Бальдини смог проследить и задокументировать отдельные операции этого колдовства. Он усаживался рядом с Гренуем, вооружившись пером и бумагой, и записывал, постоянно призывая к неторопливости, сколько граммов того, сколько щепоток этого, сколько капель какого-то третьего ингредиента отправлялись в смеситель. Таким вот странным образом, а именно задним числом анализируя процесс с помощью тех средств, без применения которых он, собственно, вообще не мог иметь места, Бальдини, в конце концов, добивался обладания синтетическим рецептом. Как мог Гренуй без такого рецепта смешивать свои ароматические составы, оставалось для Бальдини загадкой и даже чудом, но теперь он по крайней мере свел чудо к формуле и тем самым несколько утолил свою жажду к классификациям и предохранил свое парфюмеристическое мировоззрение от полного краха.

Он все выманивал и выманивал у Гренуя рецептуры ароматов, которые тот изобретал, и наконец даже запретил ему смешивать новые благовония, пока он, Бальдини, не явится с пером и бумагой, чтобы, как Аргус, следить за процессом и шаг за шагом документировать его.

Свои заметки — скоро набралось много десятков формул — он потом педантично переписывал четким почерком в две разные книжечки, из коих одну запер в своем несгораемом шкафу, а другую постоянно носил с собой, а на ночь клал под подушку. Это придавало ему уверенности. Ибо теперь он смог бы, если бы захотел, сам воспроизвести чудеса Гренуя, которые так глубоко потрясли его, когда он впервые стал их свидетелем. Он полагал, что коллекция записанных им формул сможет поставить преграду ужасающему творческому хаосу, потоком извергавшемуся из самого нутра его ученика. А то обстоятельство, что он больше не просто записывал в тупом изумлении, но, наблюдая и регистрируя, принимал участие в творческих актах, действовало на Бальдини успокоительно и укрепляло его самоуверенность. Спустя некоторое время он даже сам проверил, что внес весьма существенный вклад в создание изысканных ароматов. И, сначала занося их в свои книжечки, а потом пряча в сейфе и на груди, он уже вообще не сомневался, что теперь они полностью его собственные.

Но и Гренуй извлекал выгоду из дисциплинирующей процедуры, навязанной ему Бальдини. Сам-то он, правда, в ней не нуждался. Ему никогда не требовалось сверяться со старой формулой, чтобы через несколько недель или месяцев реконструировать состав духов, потому что он никогда не забывал запахов. Но благодаря обязательному применению мензурок и весов он изучил язык парфюмерии и инстинктивно чувствовал, что знание этого языка могло ему пригодиться. Через пару недель Гренуй не только овладел названиями всех ароматических веществ, имевшихся в мастерской Бальдини, но и научился самостоятельно записывать формулы своих духов и, наоборот, превращать чужие формулы и инструкции в духи и прочие пахучие изделия. Более того! Научившись выражать свои парфюмерные замыслы в граммах и каплях он стал обходиться без всяких промежуточных проб. Когда Бальдини поручал ему составить новый запах, скажем, для ароматизации носовых платков, для сухих духов или румян, Гренуй больше не хватался за флаконы и порошки, а просто садился за стол и тут же записывал формулу. Он научился удлинять путь от своего внутреннего обонятельного представления к готовому продукту за счет изготовления формулы. Для него это был окольный путь. С общепринятой точки зрения, то есть с точки зрения Бальдини, это, однако, был прогресс. Чудеса Гренуя оставались чудесами. Но рецептура, которой он их теперь снабжал, лишала их пугающего ореола, и это имело свои преимущества. Чем лучше Гренуй овладевал профессиональными приемами и методами, чем нормальнее он умел изъясняться на условном языке парфюмерии, тем меньше опасался и гневался на него хозяин. Вскоре Бальдини стал считать его человеком хоть и весьма одаренным в отношении обоняния, но отнюдь не вторым Франжипани и, уж конечно, не каким-то чутким колдуном, а Греную это было только на руку. Ремесленные навыки и жаргон служили ему великолепной маскировкой. Он прямо-таки убаюкивал Бальдини своим примерным соблюдением правил для взвешивания добавок, при встряхивании смесителя, при смачивании белого пробного платочка. Он умел расправлять его почти так же манерно, проводить под носом почти так же элегантно, как сам хозяин. А при случае, осторожно дозируя интервалы времени, он совершал ошибки, рассчитанные на то, чтобы Бальдини их заметил: забывал что-то профильтровать, неправильно устанавливал весы, вписывал в формулу нелепо высокий процент амбры и давал повод указать себе на ошибку, чтобы потом исправить ее тщательнейшим образом. Так ему удалось убаюкать Бальдини в иллюзии, что, в конце концов, все идет по правилам и праведным путем. Он же не хотел отпугнуть старика. Он же хотел действительно у него научиться. Не составлению духов, не правильной композиции того или иного аромата, отнюдь! В этой области не было никого в мире, кто мог бы обучить его чему бы то ни было. Ингредиентов, имевшихся в лавке у Бальдини, далеко не хватило бы для реализации его представлений о действительно великом благовонии. Те запахи, которые он мог осуществить у Бальдини, были детской забавой по сравнению с теми, которые он носил в себе и собирался реализовать когда-нибудь в будущем. Но для этого, он знал, требовалось два непременных условия. Во-первых, видимость сносного существования, хотя бы положение подмастерья, под прикрытием которого он мог бы безудержно предаваться своим собственным страстям и без помех преследовать свои собственные цели. Во-вторых, знание тех приемов ремесла, которые позволяли бы изготовлять, выделять, концентрировать, консервировать ароматические вещества и тем самым в принципе предоставлять их в его распоряжение для некого высшего применения. Ибо хотя Гренуй действительно обладал лучшим в мире носом, хотя его обоняние было настолько же аналитичным, насколько визионерским, он еще не умел физически овладевать запахами.